На графских развалинах - Страница 5

— А я их на прошлой неделе ещё видела. Куда же они девались? Наверно, опять Яшка куда-нибудь засунул.

Яшка, поскольку вопрос не обращен прямо к нему, продолжает молча сопеть над доской.

— Яшка! Ты, паршивец этакий, должно быть, извёл свечи?

Яшка кончает работу, кладёт нож на стол и отвечает серьёзно, но в то же время чуть лукаво посматривая на мать:

— У нас, мам, по наказу Ленина электричество провели, так что мне при нём и без ваших свечей светло.

— Так куда же они делись-то? Вот ещё чудные дела! Борща никто не выливал, свечей никто не брал, а ничего на месте нету. Что ты тут с ними будешь делать!

VI

Ранним утром, когда ещё в доме все спали, из окошка высунулись белокурые вихры Яшки. Увидав Вальку, нетерпеливо ждавшего возле забора, Яшка спрыгнул на влажную траву, и оба мальчугана исчезли в малиннике. Через минуту они вынырнули оттуда, причём Яшка осторожно нёс большой глиняный горшок, завязанный в грязную тряпицу.

Выбравшись за огороды, ребята быстро помчались по тропке, ведущей мимо кустов и оврагов к развалинам «Графского».

По пути Яшка рассказывал про вчерашнюю встречу.

— И вовсе он без гири, а в кармане у него воробей… и козлов они не жрут, а всё это мальчишки со страха брешут. А сегодня мы вдвоём к нему пойдем. Ежели он с нами сдружится, он нас от Стёпкиной компании застоит. Он сильный, и ему всё нипочём. А потом, он ежели и вздует кого, то на него некому пожаловаться, а на нас чуть что — и к матери.

— А почему он беспризорный? Так, для своего интереса, или домашних у него никого нет?

— Не знаю уж! Не спрашивал ещё, только вряд ли, чтобы для интереса: у беспризорных-то ведь жизнь тяжёлая. Я вот вырасту, выучусь, на завод пойду или ещё куда служить, а он куда пойдёт? Некуда ему вовсе будет идти.

Роща встретила мальчуганов утренним шумом, задорным гомоном пересвистывающихся птиц и тёплым парным запахом высыхающей травы.

Вот и развалины — молчаливые, величественные. В провалах тёмных окон пустота. Старые стены пахнут плесенью. У главного входа навалена огромная куча щебня от рухнувшей колонны. Кое-где по изгрызенным ветрами и дождями карнизам пробивались поросли молодого кустарника.

Нырнув в трещину каменной ограды и пробравшись через чащу бурьяна и полыни, доходившей им до плеч, ребята остановились перед сплошной завесой буйно разросшегося одичалого плюща. Посторонний глаз не разглядел бы здесь никакого прохода, но ребята быстро и уверенно взобрались на полусгнивший ствол сваленной липы, раздвинули листву, и перед ними открылось отверстие окна, выходящего из узкой, похожей на колодец комнаты без крыши.

Поднявшись по лесенке, они очутились уже в большой комнате второго этажа, из окон которой можно было видеть кусок Зелёной речки и тропку, ведущую в местечко.

Отсюда они попали на балкон, прямо перешли на крышу, дальше через слуховое окно вниз. Здесь было совсем темно, потому что комната эта раньше служила, очевидно, кладовой и железные ставни с заржавленными засовами крепко запирали окна.

Яшка где-то пошарил рукою. Достал огарок позолоченной венчальной свечи с бантом и зажёг его.

В углу показалась железная дверца. Добравшись до неё, Валька дёрнул за скобу.

Ржавые петли горько заплакали, заскрипели, и ребята очутились в большом полуподвале с узенькими окнами, выходящими на поверхность заплывшего водорослями пруда.

И тотчас же в приветствие мальчуганам раздался из угла задорный, весёлый визг.

— Волк, Волчоночек, Волчонок! — закричали ребята, бросаясь к привязанной за ошейник собаке. — Соскучился… проголодался. Гляди-ка, весь, как есть до корки, хлеб съел, и воды в корытце нисколечко.

Волк, повизгивая, помахивал хвостом, пока его развязывали. Потом запрыгал возле горшка, ухитрился лизнуть Яшкину щёку и чуть не сшиб с ног Вальку, упёршись ему лапами в спину.

— Да погоди же ты, дурень… дай горшок-то развязать… Ну, на — лопай.

Собака стремительно запустила морду в прокислый борщ и с жадностью принялась лакать.

Подвал был сухой и просторный. В углу лежала большая охапка завядшей травы.

Здесь находилось тайное убежище ребятишек, спрятавших сюда преступного душителя чужих кур — собаку Волка.

Поджидая, пока Волк насытится, ребята завалились на охапку травы и принялись обсуждать положение.

— Еду трудно доставать, — сказал Яшка. — Ух, как трудно! Мать и то вчера борща хватилась. А Волк-то всё растёт… Гляди-ка, он уже почти всё слопал. Ну где на него напасёшься!

— У меня тоже, — уныло поддакнул Валька. — Мать увидала один раз, как я корки тащу, давай ругаться. Только не догадалась она — зачем. Думала, что кривому развозчику на пареные груши менять. Что же теперь делать? А на волю выпустить ещё нельзя?

— Нет, пока ещё нельзя. Скоро суд будет насчёт Стёпкиных кур. Мамку вызывают, а меня в свидетели.

— В тюрьму могут засадить?

— Ну, уж в тюрьму? Деньги, скажут, за кур давайте. А где ж их возьмёшь, денег-то. И на что только им деньги, они и так богатые, на базаре-то вон какая лавка.

Волк подошёл, облизываясь, и лёг рядом, положив большую ушастую голову на Яншины колени. Полежали молча.

— Яшка, — спросил Валька, — и зачем, по-твоему, этакий домина?

— Какой?

— Да огромный. Его ежели весь обойти… ну, скажем, в каждую комнату хотя заглянуть, и то полдня надо. А для чего графам такие дома были? Ведь тут раньше штук сто комнат было?

— Ну, не сто, а что шестьдесят — так это и мой батька говорил. У графов каждая комната для особого. В одной спят, в другой едят, третья для гостей, в четвёртой для танцев.